Boris Berdichevski Home Page

Одна моя голова хорошо, а две - лучше!

Михаил Талесников
Тоска по России. Стихи.

Прислано автором.



Хорошо с Горкотом жить!


Computernaya litbiblioteka

Auto Lat Koi-8R Win-1251 DOS (ALT) MAC ISO

© Михаил Талесников


Т О С К А     П О     Р О С С И И

            Тоска по России особого свойства.
            Она без усилий чинит беспокойство,
            в котором любовь, и надежда, и вера
            сильны как прибой, и как небо безмерны.

            Тоска по России особого вида.
            И слышать спасибо, и видеть не видя,
            ее ежечасно, далёкую рядом -
            и мука и счастье, и горе и радость.

            Тоска по России особого рода.
            О, легче осилить любому народу
            свою, над границей любой пролетая,
            чтоб с родиной слиться, в ней мать обретая.

            Тоска по России ни с чем не сравнима.
            Пусть ливни косые в стране неродимой
            такие, и злаки, и дали, и сини -
            все знаки, все знаки тоски по России.

            Уж снег на висках на моих, а не иней -
            ну что же, пускай, взгляд не вечно же синий.
            Но жизни с одной не управиться силой -
            как холод, как зной, тоской по России.

            Не в силах ничьих сделать жизнь нашу вечной,
            она как ручьи по весне быстротечна.
            Сражаясь с собой, нам вовек не осилить
            в себе эту боль - тоску по России.

            Тоска по России особого свойства,
            она без усилий чинит беспокойство,
            в котором любовь, и надежда, и вера,
            сильны как прибой, и как небо безмерны!

      1974 г. USA

                                *                                    

               *                                 *

"Испания и Португалия - самые нищие
страны Европы...". Из бывш. советских газет.

СТИХИ О БОГАТСТВЕ ЗАПАХОВ

            Путешествуя по Запада
            городам Европы-Феи,
            доверяйте виду, запахам,
            магазинов и кофеен.

            Их обилие - бескрайнее,
            их сюрпризы - диковинны.
            Всех щедрот земли собрание
            и бесстыдно, и невинно.

            Как в Испанию прибудете,
            загляните непременно
            в солнцем выгретые бутики -
            их соблазны незабвенны.

            Утопайте в рисе берега
            Португалии горячей -
            не тянуло бы в Америку,
            здесь остался б, не иначе.

            И под небом вечно ласковым,
            мысли вкладывая в строки,
            о России пел - прекрасной,
            невозвратной и далёкой...

            Ах, в душе моей, заверченной
            мира ширью необъятной,
            чувств поток бурлит, отмеченный
            силой мне едва понятной.

            Ах, в мозгу моем, помешанном
            встречей с жизнью непривычной,
            зависть - белая - замешана
            силой этой необычной.

            Потому и сердце полнится,
            очарованное новью,
            разума, души невольницами -
            ненавистью и любовью.

            Путешествуя по Запада
            городам как синь красивым,
            я дивлюсь богатству запахов,
            и мне больно за Россию...

      1975 г.


                         *

            *                        *

НА МАССИВЕ

            Прекрасна жизнь - и южной, звездной ночи
            идет на смену солнечный рассвет,
            платанов тени гуще и короче,
            и сини полон тон небес и цвет.

            Прекрасна жизнь - и радостным потоком
            вершит живой круговорот вода,
            цветы и злаки наливает соком,
            и рыбой полнит щедро невода.

            Прекрасна жизнь - и море вечно катит
            волну, упруго бьющую в Массив.
            Прекрасна, и ее грешно истратить
            во зло - уйдет, у нас и не спросив.

      1933, Одесса.


"Мы не Иваны, не помнящие родства..."
(Фольклорн.)

Н А Ш А     Р У С Ь

            Я проезжал однажды Брайтон,
            над ним тогда кружил рассвет.
            Его Одессы младшим братом
            назвал земляк, он был поэт.
            Мне, видимый в остатках ночи,
            он был все менее чужим.
            Идет рассвет - он день пророчит.
            Шагает век - он учит жить.

            Во все века могли поэты,
            забаву искренне любя,
            писать шутливо и Про Это -
            что Фрейд постиг, назвал - тебя
            развлечь стремясь, читатель строгий.
            Их перья, что острее бритв,
            легко касались темы - ноги,
            грудь, бедра, ход любовных битв.

            Во все века могли поэты
            со звонкой одой наряду,
            слагать лукавые сонеты
            мамашам строгим на беду,
            их дочерям невинным, юным -
            и слово и мысль, не таясь,
            и чувственности рвали струны,
            и тел и душ вскрывали связь.

            Я тем подобных не касался.
            В стране, где вырос, грусть я пел.
            Не зря - вот вдруг и оказался
            в другой, в чужих людей толпе.
            Здесь в мир пути для всех открыты -
            удача б к разуму была.
            Мои стихи пока зарыты
            в глубоких ящиках стола.

            Я в свет их вывести однажды
            решился, вдруг попутал бес -
            в них заглянуть не вздумал даже
            редактор главный "НРС".
            Глубоко личные - заметил
            резонно критик Петр Вайль
            в своем любезном мне ответе,
            я три послал их или два -

            к тому же публикуем только
            мы старых авторов своих...
            Где вы, друзья, Борис и Колька -
            был повод выпить на троих.
            Их немодерными назвала
            из "НА" Мария Шнеерсон -
            стих - это бунт, призыв к авралу,
            крут должен быть он и весом.

            Пускай без знаков препинанья,
            но выгрет выдумки лучом,
            и образ, не повествованье,
            и чтобы век в нем бил ключом.
            Я вник - пиши, чтоб не скучали,
            читая, знай, поэт, что сметь:
            за горло личное - по Вайлю,
            учись общественное петь.

            Труби как там, в стране далёкой,
            сплоченной из республик-зон,
            что стих питают века соки,
            как зрело мыслит Шнеерсон.
            Не пой с Россией боль-разлуку,
            в наш век иной звени струной.
            Такая, понимаешь, штука,
            читатель, вышла тут со мной,

            где в мир пути для всех открыты -
            удача б к разуму была.
            Мои стихи пока зарыты
            в глубоких ящиках стола.
            Но век - он век и мой, шагаю
            и с ним тружусь я в унисон.
            Он мне в глаза глядел наганом,
            стрелял в затылок и висок.

            Казнил моих сестер и братьев,
            жёг землю, всхоженную мной,
            которую я кровью, кстати,
            поил, заверченный войной.
            Он насыщает смертью космос,
            солдат в чужие страны шлет,
            он красные знамена-оспу
            в запас для новых шьёт и шьёт.

            Им беспредельно мозг наш развит,
            его он тщится и растлить.
            Грешно его, читатель, разве,
            и ненавидеть, и любить?
            Он раскидал людей по свету -
            двадцатый, просвещённый век,
            в котором мозг вселенной, светоч,
            стал обесценен человек.

            Но находясь за океаном
            в мне непривычной стороне,
            всегда я помню ту, что раны
            своим лечила пеплом мне.
            Я благодарен этой, новой,
            за соль и воду, кров и хлеб,
            но старую пою с любовью,
            хоть был в ней, сирой, нем и слеп.

            И землю ту, что петь и славить
            мне дар подарен Богом был,
            однажды навсегда оставить
            пришлость, и это не забыть.
            И если я подвержен грусти,
            ее вскрываю суть и соль,
            то Бог мне этот грех отпустит,
            хоть малость стишит злую боль

            и кровь, которою пропитан
            и смысл, и ритм, и строчек лад.
            Мои стихи пока зарыты
            в глубоких ящиках стола.
            Они не просятся наружу,
            и не умеют и развлечь.
            Пусть их сечет забвенья стужа -
            об этом ли сегодня речь?!

            Я одессит, читатель строгий,
            прости мне этот острый ход -
            во все века мол, бедра, ноги.
            Умен, ты понял наперед,
            что этой, что забавит души
            порой, я темы не коснусь.
            Другая вечно жжёт и сушит,
            и тема эта - наша Русь!

      1978 г. USA.


Н О Ч Ь     Н А Д     О Д Е С С О Й

            Затихает город, даже песни
            не услышишь в этот поздний час.
            Я в машине еду по Одессе,
            чуть ногою выжимая газ.

            Вот вокзал, и улица - признаться,
            стоит на нее мне повернуть,
            к дому, что под номером тринадцать,
            сам автомобиль мой держит путь.

            Я в часы такие просто верю,
            что на улицу в ночной тиши,
            прошумев слегка скрипящей дверью,
            Пушкин выйдет, к морю заспешит.

            Скрыл в полночной мгле бульвар Приморский
            лестниц к морю мчащуюся даль.
            Здесь когда-то юный Маяковский
            первый раз Марию увидал.

            Ждал ее в четыре, в девять, в десять,
            нежностью сердечною томим,
            только та, что он любил в Одессе,
            не пошла по жизни рядом с ним.

            Уезжай, автомобиль, отсюда,
            увози меня путем любым -
            я грустить до самой смерти буду,
            что Марией не был он любим.

            Мы поедем лучше по Дальницкой -
            тут подъем, но нам с тобой легко:
            здесь когда-то шел поэт Багрицкий
            со своим матросским узелком.

            Он шагал, а солнца ввысь, к зениту,
            поднимался над лиманом диск,
            и слагал их в строфы, мыслей нити,
            птицелов, рыбак, контрабандист.

            Он шагал - и первых строк наброски
            зарождались у него в груди -
            и уже летит в налет Котовский,
            от копыт коня земля гудит.

            Ночью шум прибоя словно рядом,
            в мир летит без пропусков и виз,
            и невольно еду я к Отраде
            Лейтенантским переулком, вниз.

            Как из бронзы цельная, литая -
            что ей грозы, бури или шквал,
            там стоит скала, с нее Катаев
            Лермонтовский парус увидал.

            Пусть у борта плеск волны далёкой
            мне о судне шепчет о любом -
            я лишь вижу парус одинокий
            там, в тумане моря голубом.
            .....................................................
            .....................................................

            Волны, волны, пенными губами,
            вышепчите эту тайну мне,
            как загублен был безвинный Бабель
            в нашей Богом брошенной стране.

            Как бросали в лагерные сита
            затирать бесценную их жизнь
            одаренных, истых одесситов -
            правде верных, недоступных лжи.

            Мне бы высечь острыми словами,
            чтобы видно всей земли окрест,
            в память об одних могильный камень,
            о других - простой христианский крест -

            и счастливей не было поэта,
            я бы свой тогда исполнил долг.
            Но не шепчут волны мне об этом,
            ветер предрассветный приумолк

            и прибой затих, лишь боль за песни,
            что не спеты, в сердце и сейчас.
            Я в машине еду по Одессе,
            чуть ногою выжимая газ.

      1971 г. Одесса.

От автора.

Публикация фрагмента этого стихотворения в 15-м номере газеты "ВЕЧЕРНЯЯ ОДЕССА" (07/15/73) привела к ряду грустных по тому времени событий. В тот день автор получил добро городского Овира на выезд из страны. А стих подарен был им приятелю, диктору одесской студии телевидения, будущему сотруднику отдела культуры, много более чем за год до выхода в свет злополучного номера. В те дни решался вопрос о создании газеты, подбирались кадры, и его приглашали на работу в состав будущей редакционной коллегии. Как забыл автор о подаренном стихе, так и предложившему его к публикации приятелю, уже сотруднику отдела культуры "Вечерняя Одесса" в голову не пришла мысль выяснять, задумал ли автор покидать страну.

Не перечислить репрессий партийных властей, обрушившихся на издание за допущенную оплошность - публикацию произведения "отъезжанта". Сожалея о случившемся, автор не испытывает чувства вины - в далёкие дни, когда стих был подарен будущему сотруднику "ВЕЧЕРНЕЙ ОДЕССЫ", мысли об отъезде из страны его еще не одолевали. Эта грустная история была бы не чисто одесской, не имей она забавного конца. Снова с чужой подачи (вероятно одного из гостей автора) на страницах той же злополучной "ВЕЧЕРНЕЙ ОДЕССЫ" (07/10/99, #103- 104) появились без его ведома уже новые, другие стихи - "СТИХИ - ОТКРОВЕНИЕ". Как и в другой, кстати, местной газете "ОДЕССКИЙ ВЕСТНИК" ( за 05/05/1991 г.) - стихотворение "БИГ БЭНГ".


С Т И Х И     В Н У Ч К Е

            Любимая, тебе тринадцать лет...
            Ну где еще отыщется на свете
            влюбленней дед, чем твой российский дед,
            тебе стихи сложивший в сердце эти.

            О, как бегут стремительно года,
            давно ли прозвучал твой крик впервые,
            а нынче и страна, и день тот вдаль
            ушли от нас, и след их ветер выел.

            И мы - американцы... Нет, не быть
            еще сложнее и грустнее чуду...
            Ты можешь, внучка, родину забыть,
            я не могу, и я не позабуду.

            Там, далеко, в ином краю земли,
            где жизнью, как ни странно, правят волки,
            и их следы повсюду пролегли,
            твой дед в войну в разведку шел за Волхов.

            И там, в холодной мартовской ночи,
            за ту Россию, что нам снится ночью,
            он пулю выше сердца получил,
            но принял за нее бы в сердце, впрочем.

            Где смешана с землею деда кровь,
            и появилась ты сама на свете,
            там наши зори. Наша им любовь
            навеки. Ты проникнись, внучка, этим.

            Мы сами новый свой избрали путь,
            оставив край, где в нас еврейство душат.
            Как за тебя мне радость полнит грудь,
            так за Россию боль мне горло сушит.

            Прости, что в день такого торжества
            смешал в одну я две свои любови.
            У каждой на меня свои права.
            Их соль порой покруче соли крови.

            Пусть пред тобою жизнь стелет дни
            наполненные счастьем! Ну, а где-то
            взгрустнется, ты Россию помяни,
            и преданного вам обоим деда.

      1980

От автора.

Мне лично особенно дорого это стихотворение тем, что было опубликовано писателем Сергеем Довлатовым в 79-м номере Нью-Иоркского еженедельника "Новый Американец" (16-22 августа 1981 г.), редактором которого в те дни он был.

К О Н Е Ц


Return to Russian Page
Return to English Page
Гостевая книга на страницах Бориса Бердичевского
borisba@borisba.com

Last-modified: Wednesday, March 29, 2000 1:19
These pages have been accessed   <Sorry, counter doesn't work>   times.

Где-то рядом гуляет Городской Кот
Citycat